Генеральный директор АО «Аэропорт Сургут» Евгений Дьячков – новый герой проекта Эдуарда Иваницкого «Живое золото Югры». О том, как изменился Сургут, в чем уникальность города и горожан, почему каждый из нас нефтяник, чем шокирует иногородних Владимир Богданов и о будущем аэровокзалов – в этом интервью. Также вы узнаете, почему не все мечты должны сбываться. И удивитесь хобби гендиректора аэропорта (но это лучше видеть).
Двухэтажный Сургут
– У вас в этом году два юбилея. Ровно 20 лет, как вы стали генеральным директором АО «Аэропорт Сургут». И ровно 55 лет, как вы с родителями приехали в Сургут.
– Да, в 1967 году мы приехали в Сургут.
– Вы родились на Северном Кавказе…
– В городе Орджоникидзе, нынешний Владикавказ. Это такие отдаленные воспоминания детства, меня с ним ничего не связывает, кроме того, что я там родился. Хотя мои родители оттуда, я там в детстве часто бывал, но сказать, что это мое, – нет.
– Очень многие участники проекта «Живое золото Югры», вспоминая, как приехали в Сургут, рассказывают, что прилетели в тот старенький аэропорт на Геологов с песчаной полосой…
– Да-да. Я его прекрасно помню. Это место даже еще сейчас осталось – Взлетный. Для многих Взлетный – это просто Взлетный, а для нас понятно: это то место, откуда мы улетали.
– Какие у вас первые воспоминания о Сургуте?
– Песок, лес, комары. Аэропорт. Я сейчас помню: небольшой заборчик, никакого досмотра. Ты переступаешь, вагончик, прицепленный к трактору «Беларусь», который тебя подтягивает к самолету – АН-24. И дальше – полет на большую землю. Это – Тюмень или Екатеринбург, а там – зелень. В Сургуте же не было зелени. Если кто-то думает, что у нас так было всегда, глубоко ошибается. Да, были какие-то деревья между микрорайонами, но, тем не менее, это был сплошной песок. Резиновые сапоги – нормальное явление с конца апреля до июня и всю осень. Пройти так просто было нельзя.
Ну и деревянный дом на Строителе. Только сургутяне знают, что такое Строитель, почему называется НГДУ, Геолог, ГРЭС, Энергетик. Мало кто сейчас понимает, что это отдельно стоящие микрорайончики, которые были соединены между собой тремя плитами. И парк Старожилов – это реально действующее в те времена кладбище.
Это воспоминания о деревянном двухэтажном городе. И песок, песок и плиты.
Несбывшаяся мечта
– О чем мечтал маленький мальчик Женя Дьячков? Об авиации?
– Сначала я хотел стать мусорщиком. В Орджоникидзе по утрам проезжала машина, в которую все люди выносили мусор. Для того чтобы дать сигнал, рабочий ходил и свистел в свисток. Мне почему-то так нравилось. Я думал: вот это работа! С утра до вечера ходи и свисти в свисток. И его не ругали! Я, конечно, этого не помню. Но мне мама рассказывала, что это было мое первое желание.
А дальше уже – и следователем, и космонавтом, и летчиком. Но зрение не позволило. К авиации тяга была. До сих пор помню, что в аэропорт, построенный в 70-х годах, приезжали на «сотке» и смотрели на самолеты через окно второго этажа.
– Киевский институт инженерно-гражданской авиации – каким вектором туда?
– История интересная. С 1967 года мы жили здесь. Но в конце 70-х годов родители решили, что пора выезжать на юг. Три года я учился в Таганроге, окончил школу. Но Север так просто не отпускает. Через три года родители поняли, что юг хорош для отдыха, но жить там невозможно. С точки зрения, конечно, нашего менталитета. В первую очередь, это зарплата. Да и люди другие. Все мы прекрасно знаем, что на юге, чтобы ты был своим, надо там в третьем поколении родиться. Это очень характерно для Краснодарского края, Ростовской области, Ставропольского края. Но и менталитет не тот: размах мельче, нет масштаба.
Поэтому, когда я окончил десятый класс, отец вернулся в Сургут на свою прежнюю работу, получил здесь какую-то квартиру. И мы приехали обратно в Сургут. Через Тюмень я решил поступить в институт. Изначально у меня была мысль стать строителем, как и родители. Приехали в аэропорт и узнали, что прямо в аэропорту есть выездная приемная комиссия Киевского института инженерно-гражданской авиации. А почему нет, подумали мы. Зашли. Я ведь хотел быть строителем, а там было строительство аэродромов. Это было незапланировано вообще. Сдали документы, два экзамена. И я поехал учиться в Киев.
– В вашей биографии был еще один интересный момент. Вам было 25 или 26 лет, и вы пошли в армию.
– Мне чуть-чуть не исполнилось 27. Я в это время вступил в партию. Меня пригласили в военкомат, сказали, что родина нуждается в замполитах. Призвали и призвали. Не принято было косить от армии. В команду, которой командовал тогда генерал Иванов. Меня, молодого пацана, научили управлять коллективом. Рота – это почти 100 человек. Причем контингент в строительных войсках – выходцы со всех союзных республик, особенно с азиатских. Были осужденные, которые отбыли срок. И вот с этим контингентом управлялся.
А с Ивановым был интересный момент. Когда я уже оканчивал службу, нужен был офицер в Локосово. Одна из рот нашего батальона стояла в Локосово, на кирпичном заводе. Там была зона. Зеки отказались работать на кирпичном заводе. Кто будет работать? Только солдаты. Меня хотели отправить туда, но я отказался: я в Сургуте, осталось пару месяцев. Меня пригласил генерал Иванов. Я представлял себе: генерал – там ух! Но он оказался настолько интеллигентнейший человек. Мы сели с ним за приставной столик, побеседовали. Он: «Я вас прекрасно понимаю, но нужно, если вас это не затруднит». Генерал говорит старшему лейтенанту «если вас это не затруднит». После этого, я, конечно: «Есть!»
Мне запомнился генерал Иванов именно своей интеллигентностью. Не солдафон.
Аэропорт-улей
– В 1985 году аэропорт Сургута что из себя представлял?
– Я начал приезжать на практику с 1983-го. Это был типовой северный аэропорт с огромным объемом перевозок. В 80-х годах аэропорт Сургута перевозил 2,5 миллиона человек. Мы сейчас с трудом подходим к цифре два миллиона.
Это начиналось от агентства, когда люди ночевали на холоде, чтобы успеть купить билет в эти 15-20 минут, когда раскупалось все подряд. Никто не говорил об утреннем и вечернем расписании. Было суточное расписание. Аэропорт был как улей. Летом было просто не войти. В Тюмень летало до 15 рейсов, как автобусы. Да, был маленький аэропорт. О комфорте пассажиров речи не шло. Основная задача была – улететь. И в страшном сне никто не мог сказать: «Мне тут не хватает места». Если ты пробился к стойке регистрации – это уже счастье. А если тебе еще и штампик поставили – вообще хорошо. Потому что, даже имея на руках билет, если тебе не хватило сил пробиться к стойке, то… Потом, конечно, падение – 90-е годы. Ну и сейчас то, что мы наблюдаем.
– Когда началось возрождение и становление того современного аэропорта, который мы сегодня видим?
– Идея была гораздо раньше – в начале 90-х годов, когда Газпром начал строить свое здание. Благодаря инициативе Владислава Степановича Нестерова было создано акционерное общество «Аэропорт Сургут». Акционерами изначально были Газпром, Сургутнефтегаз, Тюменьэнерго, ГПЗ и администрация города. Все было просто: нужны были деньги, чтобы закончить строительство. И акционеры эти деньги вкладывали. Но драйвером был Нестеров. В 90-годы ни у кого денег не было – хоть газовик, хоть нефтяник. Тем не менее к 2000-му мы построили аэропорт.
– Я знаю, что благодаря вам сохранили это знаменитое панно «Сургутская Мадонна» …
– Я не буду себе приписывать эту заслугу. Дело было так. Здание предполагало три купола. Два купола построили, нужно было строить третий, «Мадонну» нужно было убирать. Кто будет ломать «Мадонну»? Подрядчик дает указание приезжему рабочему, для которого история Сургута вообще ничто. Он: не буду. У него рука не поднялась! Из-за «Мадонны» переделали фасад. Сейчас это вообще памятник культурного наследия.
Но, когда «Мадонна» появилась, сургутяне очень критично восприняли. Шуток ходило вагон. Жена вахтовика… Но со временем она стала символом Сургута. Я думаю, что «Мадонна» сохранится.
– Со временем появился еще один символ – вертолет.
– Это уже благодаря авиакомпании Utair. Основные авиационные работы с точки зрения перевозки пассажиров – это самолеты. Основные авиационные работы с точки зрения освоения Западной Сибири – это вертолеты. Ми-4, Ми-8, Ми-6, Ми-26.
– Типичная картина сургутского детства – вертолет, несущий что-то в небе.
– Да! Мало кто помнит. Когда говорят, что в городе есть комары, они не знают, что такое, когда в городе есть комары. В городе в 70-х годах ездила бочка, из которой шел дым, окуривая город от комаров. Позже выяснилось, что это было вредно не только для комаров, но и для всех остальных. Запах был интересный – какой-то химией. Но так спасались от кровососущих. Ну и вертолет, который вечно что-то тягал – труба, вагончик. Вертолет – это символ освоения Западной Сибири.
Сейчас – не кризис
– Взлетно-посадочная полоса аэропорта города Сургута – там ведь тоже очень непростая история.
– Состояние полосы было, мягко скажем, критичным. Трещины, крошилась. Писали, стучали. Потом я придумал такой трюк. Одно дело, когда ты фотографируешь трещину сверху, другое, когда объектив кладешь непосредственно в трещину. Когда я так сфотографировал, получились противотанковые рвы. И я летал к Александру Васильевичу Филипенко: «Вы поймите у вас единственный такой крупный город, такой аэропорт, который в таком состоянии».
И надо отдать должное Алексею Сафиоллину, который сказал: «Ты не знаешь, как работает этот госаппарат». Он же знал, что он и будет эту полосу строить. Подключился и помог. Через полгода дело сдвинулось. Полностью сняли покрытие и положили новое. И уже 20-й год полоса стоит. Да, она требует ремонта. Но именно качество выполненных работ, содержание – у кого асфальтобетонные работы продержались 20 лет?
– Именно вы заложили перспективу многих подъездных путей.
– Я тогда не был генеральным директором, я был заместителем по строительству. Когда в 90-х годах было полностью падение, Юрий Николаевич Новиков, первый генеральный директор, сказал: «Давайте будем развиваться». И мы за несколько лет самостоятельно построили перрон под новые стоянки с хорошей несущей способностью, на которые до сих пор можно Ил-76 ставить.
Да, мы строили тогда, когда все говорили: а выживет ли аэропорт вообще? Но надо всегда понимать: кризис хорош тем, что ниже ты уже не опустишься, ты уже на дне – ты будешь только подниматься. Поэтому руки никогда опускать нельзя.
Когда мне сейчас говорят, что у нас кризис. Те, кто жил в 90-е годы, понимают: то, что сейчас – это не кризис. Тогда не понятно было, что делать. Когда деньги обесценивались, когда зарплата постоянно индексировалась в два раза, когда ты не понимал, получая зарплату, – это много или мало. Что делать с этой бумагой? Если ты ее не потратил в начале месяца, то в конце месяца это может быть только пачка сигарет. Утрирую, конечно, но деньги обесценивались капитально. Та закалка может пригодиться сейчас. Ты знаешь, что может быть гораздо хуже, и все равно человек справится. И страна выживет. Поэтому всегда надо быть оптимистом – в любых условиях.
– В 90-е рухнуло советское авиастроение и все, что связано с инфраструктурой аэропортов. Перешли на импортное.
– С точки зрения авиации это была стратегическая ошибка, сделанная не без подсказки «наших партнеров». Тогда полностью разрушили свою инфраструктуру авиастроения. Были заводы в Украине, Узбекистане, Поволжье. Но зачем делать самому, если наши братья из Европы и Америки нам поставят? А сейчас понимаем: разрушить-то мы разрушили, создать сейчас такое мы не сможем. Надо отдавать себе отчет, что это длительный процесс. Но давайте для начала скажем правду. Ведь сказать правду – самое трудное. Когда ты сказал правду, дальше уже проще – проблема обозначена. А когда ты ее скрываешь, она все равно вылезет – жизнь такая.
– Кроме самолетов есть снегоуборочная техника, химреактивы…
– Нет, здесь у нас нормально КамАЗ подключился, неплохо работают белорусы. Техника для обслуживания есть. Мы закупаем деайсеры (техника, которая удаляет обледенение с воздушного судна) отечественные. КамАЗ выпускает. Причем не хуже. Может, он не так красив, но по функционалу – не хуже. Потому что ориентироваться сейчас на американцев или немцев – глупо. Даже если купишь обходными путями, потом с запасными частями ничего не сделаешь.
По технике, слава богу, мы хоть автомобильную промышленность свою не разрушили. Сколько мы смеялись: давайте закроем АвтоВАЗ, ибо, что они ни делают, все не то. Но у нас хотя бы есть машины свои. Хорошие они или плохие – второй вопрос. Но они есть. Химическая промышленность тоже у нас хорошая.
Будущее аэровокзалов
– Я знаю, что вы автор удивительного изречения: «Интернет – гибель для авиации».
– Не совсем я. Но я его полностью поддерживаю. Ведь авиация держится не на отпускниках, а на бизнесменах. Люди раньше летали в командировку в Москву регулярно для ведения переговоров, заключения сделок, торговых операций. Сейчас все это делается не выходя из офиса. Мне не нужно ехать в Москву, чтобы перевести переговоры со своим партнером. Я зашел в любой мессенджер, и мы с ним прекрасно пообщались, не выходя из кабинетов. Необходимость в деловых поездках стремится к нулю. Да, у людей появлялось чуть больше денег, они могли себе позволить полеты не только летом, но и зимой, и весной. Но, тем не менее, одна из угроз авиации – развитие коммуникаций. Человеку нет необходимости летать. Мы потеряли огромную клиентуру – бизнесменов.
Последняя тенденция аэровокзалов – огромные здания с огромными торговыми площадями, кафе. Но будущее, поверьте мне, это станция метро. Сейчас самый важный ресурс человека – время. Никому уже не интересно приехать в аэропорт, походить по нему, посмотреть. Всем интересно зарегистрироваться дома, прийти, пройти досмотр и улететь. Время пребывания в аэропорту уменьшается. Если раньше надо было приехать за полтора часа, сдать багаж, пройти регистрацию, то сейчас все иначе.
Но сейчас нормотворчество от технологий здорово отстает. Уже сейчас есть технологии досмотра без прохождения рамок и предъявления паспорта. Тебя камеры зафиксировали – и проходи. Это уже ближайшее будущее. Не надо строить огромные комплексы, нужно вкладываться в технологии, чтобы человек как можно меньше находился в этом здании. Ведь сейчас авиация всепогодная. Если раньше были задержки из-за погоды, то сейчас задержки могут быть связаны с поломкой судна, но авиакомпании быстро заменяют. Да, бывают длительные задержки, но это раз в год.
Я противник строительства крупных аэровокзалов. Это – обычный бизнес-проект. Группа компаний «Аэропорты России» Вексельберга или «Новапорт» Троценко строят аэропорты по всей России – все хлопают. А что происходит. Берем государственное финансирование или кредит, вкладываем его в дорогой «тадж-махал». Да, он смотрится красиво. Потом перекладываем его в течение пяти лет на пассажира.
То есть обычный инвестиционный проект, за который платит пассажир. Обычный способ зарабатывания денег. Никакого отношения к развитию авиации он не имеет. Самое страшное, что авиакомпании показывают убытки, а аэропорты – прибыль. Не должен аэропорт быть прибыльным предприятием, он должен быть рентабельным. Не должен аэропорт зарабатывать огромных денег – ты зарабатываешь на обычном человеке.
– То есть функциональность во главе угла.
– Да, функциональность, а не погоня за прибылью. Как бы это ни было парадоксально. Потому что погоня за прибылью бьет по карману пассажиру, что, в свою очередь, может стать неким триггером социальной напряженности. Особенно в условиях отсутствия других видов транспорта. Не нужны нам большие аэропорты. Идеально – сквозной проход.
Умный копит впечатления
– Вы автор еще одного изречения: глупый человек копит деньги, а разумный – накапливает изречения.
– Впервые эту мысль озвучил Роман Иванович Марков, когда он еще был руководителем Аккобанка. Я говорю: «Роман Иванович, вы такой опытный руководитель, банкир, скажите, в чем лучше хранить деньги?» Он сказал: «Во впечатлениях. Этого никто у тебя не заберет. Все можно забрать, но твоя прожитая жизнь, твои впечатления – не заберут». Наше самое страшное заблуждение это, то, что мы все откладываем на потом. Я много знал руководителей, которые дневали и ночевали на работе в ожидании пенсии: вот тогда поживу. Как правило, такие люди даже до пенсии не доживали. Потом может не быть.
– Расскажите о своем увлечении.
– Ученик седьмого класса Евгений Дьячков увлекся модным тогда дзюдо. Это сейчас секций много, а тогда она была одна на весь город, был отбор. Пришел, мне сказали подтянуться десять раз. Я подтянулся семь. Мне сказали подкачаться. И я начал подкачиваться с 1977 года – и до сих пор не остановился. Я всю жизнь этим занимаюсь – штангой, пауэрлифтингом. До пандемии ездил на Россию. Есть физкультура, есть спорт. Спорт – это, когда ты выступаешь, с кем-то что-то сравниваешь. Я закончил выступать в 35 лет, мастера спорта получил. Потом съездил, Россию выиграл в возрасте 50-60 лет. Вот теперь жду. В следующем году мне будет 60, хочу выступить, тоже что-нибудь показать. А это мое хобби (обязательно смотреть видеоинтервью с 42 минуты – гендиректор аэропорта завязывает гвозди в узел Сотского и обещает потренироваться и завязать подкову – прим. ред.).
– Когда вы рассказываете о Сургуте, что вы говорите о сургутянах?
– Таких людей нет больше нигде. Масштаб не тот у людей в других местах. Конечно, северной романтики сейчас почти не осталось. Но не только деньги в глазах у людей. Есть сопричастность к тому, что мы делаем что-то такое, чего не могут сделать другие.
Во-первых, не каждый здесь сможет жить. Даже дело не в том, что у нас зимой холодно, а летом не жарко, а в том, что у нас нет весны и осени. Есть дети, которые не видели, как цветут деревья. И мы делаем не последнее дело для страны. Ведь каждый из нас нефтяник. В каждом барреле нефти есть труд транспортника, врача, учителя, журналиста. Все мы так или иначе работаем на нефть.
Плюс уникальный Сургутнефтегаз. Где вы еще увидите олигарха, который вот он – ходит по улице. У меня спрашивают: а вы видели Владимира Леонидовича Богданова? Мало того, что видел, мы с ним здороваемся, когда он приезжает в аэропорт. Он доступный человек. Это человек, который живет в Сургуте, который любит Сургут.
Такого уникального города нет нигде. Те, кто видел Сургут 60-х и видит его сейчас… Трава, деревья, освещение, чистейшая вода, которая течет из-под крана. Но самое главное – люди. Чтобы не говорили: понаехали. 10-15 лет в Сургуте, и ты становишься если не сургутянином, то жителем Севера. У тебя меняется менталитет. Ты становишься щедрым. Я не только про деньги. Щедрым на эмоции. Хорошие люди у нас.
– У вас есть нереализованная мечта?
– Я хочу сделать еще одну реконструкцию. Надо сделать так, чтобы это было удобно и не было сильно дорого. Для этого не надо гнаться за картинкой, надо гнаться за функционалом. Это моя мечта. Я хочу увидеть это. А если это и при мне будет реализовано – я не скажу, что все сбылось. Сколько живешь, надо к чему-то стремиться. А пока есть возможность жить, надо жить.
Смотрите также:
Валерий Салахов: Репетитор медленно уничтожает личность